Даже от Эглантена Изабелль слышала эту историю обрывками, по чуть-чуть, и хорошо знала, что ему до сих пор трудно было о том рассказывать. До сих пор снилось иногда страшное – вновь увидеть себя во сне зверем… Невозможно, непредставимо, немыслимо!

Human Again, бывшие шкафы, вешалки и табуретки, тогда, 14 лет назад, видимо, перекипели быстрей. По крайней мере, зла на рыжего графа не затаил ни один. Жалели его, бывало, пробовали помочь… Но слушал он только троих ближайших друзей – тех, кого когда-то давно наградил смешными прозвищами Люмьер, Когсворт и миссис Поттс.

Леди Изабелль было совершенно чуждо какое-либо высокомерие. А ещё она очень хорошо умела слушать – это могли подтвердить все, кто её знал.

-…И выбрала же она время, чтобы появиться, - рассказывал чёрный конюх Бенджамен. Уж поговорить-то он любил! – В тот день пала на нас ранняя, октябрьская зима, снега за полдня насыпало – высокому до колена…
… Хотя, правда, в сказках сказывают, являются вот так то феи, то короли, то ещё кто – приходят неузнанными и поглядывают, чего да как.
…Месяц был, как схоронили старого графа; Но, правду сказать, было ему всего-то от роду сорок пять.

Иной сказал бы: у молодого хозяина есть всё, что только можно пожелать! Замок, титул, богатство да ещё родство с королём. Недаром его иногда звали принцем: дедушка графа Анри был бастард короля.

Ну так о чём я? Может, кто и сказал бы… Будь оно правдой, разве бы всё так повернулось?
…В тот день нелёгкая понесла молодого графа по окрестным лесам. Вернулся к ночи и как раз встретил у ворот ту старуху. А она возьми да и скажи ему: «Пусти переночевать да обогреться, не дай пропасть в метельную ночь!»
- И что он ответил? – тихо спросила Изабелль.
- Да, почитай, то же, что и с вашим батюшкой, прости Господи, - сказал Бенджамен и оглянулся на окно, за которым как раз сыпал густой непроглядный снег. – Сказал: «Поди прочь»! Знал бы ещё, зачем сказал, так, может, и промолчал бы. Он бы её в замке и не видал, много ль ей надо – кухня да каморка под лестницей.

Изабелль опустила глаза. Она хорошо помнила тот, первый день – себя, стоящую на каменном полу на коленях, отца, молящего её уйти, и нечто большое и рычащее, мечущееся где-то рядом, в тени… Эглантен ведь тогда сам толком не знал, зачем ему пленник. Об этом Изабелль знает - теперь.
- Она спросила его ещё раз, - продолжил Бенджамен. – И когда он вновь попытался прогнать её, всё и началось.

Роза! Мать хозяина, графиня Луиза, любила шиповник. Все кусты в саду – это её. А роза – почитай, это шиповник и есть, только что лепестков побольше.

А, так о чём я? Вот тут всё и началось. Как же мы все, кто видел, тогда перепугались! Она только рукавом взмахнула – и выросла втрое, словно великанша, и облик старухи слетел с неё, будто оброненная вуаль. Наш хозяин – он разве изверг какой? Ему и так… И было-то тогда всего десять лет, мальчишка мальчишкой. Да ещё гордый до невозможности. Да уж какая тут гордость, вот те крест на пузо! Ведь сказала она – и будешь ты теперь наказан, а за тебя – и весь твой замок, и все, кто в нём! Он на коленях стоял, прощенья просил – да, видно, не помогло.

Изабелль нахмурилась, прикусила губу. Отчего-то вспомнился тот самый портрет, так поразивший её вначале. Нет, не бывает такого взгляда у счастливых детей!
- Да, и зеркало оставила тоже она. Роза, зеркало, да другие «подарки» - кому б они нравились! Оставила, сказала это всё… про красоту, и прочее – и исчезла.

Как мы все тогда перепугались! Кто чем себя обнаружил. Верь, не верь – всё по-настоящему. Да ещё замок переменился. Ни лето, ни зима, ни подъехать, ни подойти!
 

Когсворт рассказывал эту историю по-своему – обстоятельно, неторопливо. Уж он-то действительно знал о замке всё!
- Вы, я полагаю, догадываетесь, почему его светлости достался именно такой облик?
- Я давно догадалась – ещё тогда, хотя Эглантен и не говорил об этом.
- Ну что же – верно догадались. Ибо таков его герб. Тур и лев. Отвага и мощь, честь и свобода! Аudentia et robur, honestas et libertas.

…Девушка! Легко сказать: встретить и полюбить! Просто попасть к замку или покинуть его и то не было лёгким делом. Прежде-то хозяева здесь почти не жили, старому графу дела не было до здешних мест. А графиня Луиза – она и вовсе с Островов, из Нор-тум-бер-ленда. Мы сюда и приехали вместе с ней. Мы – то есть я, Нэнси Поттс (которая на самом деле Джонсон) и Бенджамен.
…Вот, а тогда и подавно. К северу всегда были зима да осень, к югу – весна и лето, а вокруг заплело все дороги да носились эти оголтелые волки. Нормальные стаи если и нападают на людей, то только с большого голода, да в беспокойные годы, да к концу зимы. И то предпочтут утащить овцу, нежели охотиться на человека. Так что, леди Изабелль, я до сих пор дивлюсь, как же вы тогда смогли попасть в замок. Кажется, всё было против вас.
 

Она и сама тогда дивилась. Она почти всю жизнь прожила здесь, у края этого леса, она всегда с интересом слушала истории о чудесах и приключениях, о загадках и тайнах. Она хорошо знала окрестности, бывала в соседних городках. Но ни разу не видела башен замка хоть у краешка неба, хоть вдали, и ничего не слышала о нём от других.

Чудовище… Одна за другой уходили, терялись человеческие привычки и навыки: читать, держать ложку, носить одежду, ходить на двух ногах. Для чего, если при такой пасти лакать из миски удобней, на четырёх ходить проще, а рычание гораздо убедительней слов?

Белль знала, что всё нынешнее вполовину было итогом множества случайностей и безумного везения. Не сверни рассеянный отец не на ту тропку, не перепугайся Филипп там, возле самого замка; не случись рядом Люмьер, указавший дорогу в башню…

Не пожалей она порванного волками Эглантена – тогда ещё просто безымянное чудовище… Теперь страшно представить, что она вполне могла бросить его в зимнем лесу и мчаться домой, не оглядываясь.

Нет, не могла. Не должна была. И лучше о такой возможности даже не думать.
Безымянное чудовище… Имя она спросила тогда, когда обрабатывала следы волчьих зубов и когтей.

Теперь-то она знает, как он смотрел на неё с самой первой встречи, как влюбился с самого первого взгляда – только вот к тому времени уже совсем позабыл, как вести себя с людьми. Хорошо ещё, что та волшебница не отняла у Эглантена возможности ходить по – человечески, внятной речи и подвижных рук…
…И как проступало сквозь рыжую шкуру живое человеческое лицо, каким синим огнём горели глаза, как трепетала под её ладонями похожая на солнечный зайчик душа, в тот страшный час уходившая, словно вода сквозь пальцы… Потерять его было невозможно, непредставимо, немыслимо!
 

…Они неслись сквозь укрытый ливнем лес втроём – она, отец и конь. И она отчаянно боялась не успеть. Мимо, навстречу и прочь бежали горожане, косившиеся на неё, как на призрак. В замке они уже побывали. Что она застанет там, после этого нападения, теперь?

Навстречу и прочь, даже не пытаясь остановить. Всклокоченные, ободранные, карлик Лефу в одном ботинке… Гастона среди них не было.

Как же легко этот ненавистный «кандидат в женихи» повёл за собой толпу! Только что они готовы были посреди ночи хватать отца и везти его в бедлам только за то, что он звал их спасти дочь от чудовища… Спасать не пошёл никто. И вот Гастон, пришедший во главе этой толпы, зовёт атаковать замок и убивать – и они радостно идут за ним, тут же позабыв, что делали только что. А ведь одно из двух: либо им самим дорога к серолицему «доктору», либо Гастон лжёт. Зря он, что ли, не любит тех, кто умеет думать!

Быстрей, только быстрей! Время осыпается за спиной, лес гнётся под штормовым ветром. Северная сторона, башня. Мост через ров, лиловые молнии на тёмном небе… И одна из этих молний освещает страшное: рыжую шкуру и алый плащ на выступе крыши, у самого края, и Гастона с искажённым злобой лицом. Уже заносящего в размахе… дубину, палку, отломанный кусок ограждения – что?
- Нет! Гастон, не надо!

Мгновенная заминка – Гастон, кажется, совсем не ожидал её увидеть здесь. Эглантен поднимается, перехватывает руку Гастона… Живой!

Быстрей, только быстрей! Филипп понимает всё – входные двери распахиваются от удара его копыт. Дыхание захватывает от бега по лестницам – вперёд и вверх, с прыжками через ступеньки. Балкон комнаты Эглантена выходит как раз туда – к мосту, на северо-запад.

Только бы жил! Он же гораздо сильней Гастона, как он расшвырял тогда волков; это же его замок, он наизусть знает все эти крыши… Но сейчас ночь, ливень, гроза… О

Боже, только бы успеть!

Она с разбегу подлетела к двери, рывком отшвырнула тяжёлую створку с ручкой в виде рогатой головы, промчалась мимо столика с розой. Окно было выломано, комната и балкон усеяны битым стеклом. А на полу валялись мощный лук Гастона и обломанное древко стрелы.

Она метнулась к краю балкончика, глянула вниз – там, этажом ниже, Эглантен держал Гастона над пропастью в 40 ярдов высотой. И держал, кажется, за горло…
- Пусти! Я сделаю всё, что хочешь… - хрипел Гастон.

Её Рыжий отклонился назад и швырнул противника в проход между химерами.

Сказал коротко и без выражения:
-Убирайся.

Белль поняла – противно стало самому от того, что едва не сделал.

Впрочем – всё неважно, всё суета.

Главное – живой!
- Эглантен!

Он стремительно обернулся; засияли прекрасные синие глаза.
- Белль! Ты вернулась!
- Ну конечно же я вернулась! Я должна была…

Хотела добавить – «вернулась, потому что», и не добавила. Не здесь, в этом промозглом холоде… Не сейчас.

Её Рыжий подтянулся и начал выбираться наверх прямо по черепичному откосу, по крыше зала. Слишком долго было обходить!

До балкончика оставалось совсем чуть-чуть, и Белль уже протянула ему руку – выбирайся! – и тоненькие пальчики потерялись в огромной ладони.

Едва добравшись до перил, Эглантен протянул руку, коснулся её щеки.

Повторил:
- Ты вернулась! – так, словно всё ещё не мог в это поверить.

Они оба решили уже, что теперь-то всё будет хорошо.

И потому о Гастоне, оставшемся там, внизу, меж химерами, никто и не вспомнил.

Так же, как тот не вспомнил о словах, которые сказал только что.

Да и зачем ему вспоминать?

О, он тоже был силён и ловок! И незамеченным взобрался по той самой крыше зала и ударил «зверя» ножом. Всего минуту назад он клялся, что и впрямь уберётся, уйдёт, сделает всё… Теперь же Гастон злорадно ухмылялся, занося нож для второго удара. Эглантен только махнул рукой куда-то назад, не надеясь зацепить, словно на зловредную муху. Уклоняясь, Гастон неловко перехватил мокрые плитки черепицы – и сорвался. Крик его угас где-то далеко внизу, в серой пелене дождя.

Но и Эглантен потерял равновесие, взмахнул руками, уже заваливаясь назад, вслед за врагом, во тьму… Белль успела схватить его за плащ и со всех сил дёрнула на себя.
Кое-как он перевалился через перила. Отвага и мощь, честь и свобода! Сил хватило только на то, чтобы не упасть на серый пол сразу, а медленно осесть под осторожными руками Белль. Жизнь стремительно уходила вместе с кровью, что мешалась с пузырящимися лужами, со струями дождя, пропитывала красный линялый плащ.

Белль склонилась над ним, и в её глазах стояли слёзы.

С усилием приподняв вмиг ставшие тяжёлыми веки, он выговорил:
- Может быть, даже лучше, что всё так получилось…

Наверняка с розы уже опали все лепестки, и уже поздно. Незачем обрекать на такую жизнь и себя, и её...
- Я должна была прийти раньше. Это я во всём виновата… Ты поправишься, мы вместе, и всё будет хорошо, вот увидишь!

Верила ли она сама в это или просто пыталась поддержать его; или - оттолкнуть смерть? Помощи здесь ждать неоткуда и в одиночку ей его с места не сдвинуть. Не то что тогда, в зимнем лесу, когда всего-то надо было втащить на седло, поперек опустившегося на колени коня…

Каждое слово давалось Эглантену с трудом.
- Я должен был… увидеть тебя… в последний раз…

Подкатилась темнота. Синие глаза закрылись, тяжёлая рука-лапа вывалилась из тоненьких пальцев.

Всё было кончено.

Или не всё?

Подбежавшие активисты замка – Нэн Поттс, Когсворт и Люмьер – застали только разбитое окно, ледяной дождь, распростертого на полу графа и Белль, рыдающую у него на груди.
- Не покидай меня! Живи! Только живи! Ведь я тебя люблю!

Трое - чайник, подсвечник и часы – замерли около столика. А там, тремя футами выше, под стеклянным колпаком, с заветной розы опадал последний увядший лепесток.

Люмьер как-то сразу скис и грустно уставился в пол. Всё кончено, сказал он себе.

Вот и всё.

Белль уже не пыталась уловить дыхание, услышать сердце. Не силилась сдержать тяжких, душивших слёз. Сказка кончилась, с неба рушился холодный дождь, и жизнь Эглантена уходила от неё, как вот эта вода. Эглантен… Как же она теперь без него?
… Ей вдруг показалось, что он чуть шевельнулся. Безумная надежда подбросила её вверх, заставила вновь взглянуть в любимое лицо. Нет, это не… Это происходило что-то странное. Воздух вокруг перечёркивали цветные молнии, бившие в пол и расходившиеся светящимися шариками, вспыхивавшими на месте исчезавших неведомо куда осколков стекла. Эглантена выдернуло из-под её рук и приподняло так, что лапы зависли в двух футах над лужами. Падавшая с неба вода словно вскипала на нём, окутывая всю фигуру облаком пара.

Белль дёрнулась было в сторону, наткнулась на обвитые засохшими плетями перила и замерла, не смея отвести взгляд.

Что-то происходило.

Загадочное и странное.

Но что?

Было похоже на то, будто его подхватили сильные заботливые руки. Такие, которым нипочём ничьё колдовство. И заклятье, наложенное когда-то на замок, рвалось, расходясь, словно гнилая ткань.

Правая рука-лапа, неловко выворачиваясь, рванулась вверх, прямо через ворот. Так же дёрнулась левая – ей алая ткань уже не помешала. Фибула сломалась и отлетела, плащ повис на одном плече. Изумлённая Белль видела, как лапа обернулась человеческой ладонью – большой, сильной, настоящей, без следа жёстких подушек, когтей и рыжей шерсти.

Как вытянулись, распрямляясь, висевшие в воздухе кошачьи лапы, как убрались выгнутые назад суставы, превращаясь в босые пятки.

Как куда-то подевался рыжий пушистый хвост.

Звериный облик уходил, обгорая в ореоле золотого пламени, окружившего фигуру
Эглантена – пламени золотого и ясного, солнечного, как раз такого, каким светилась его прекрасная душа.

Вжавшаяся в парапет Белль видела, как словно под ветром улетели, убрались изогнутые рога, турий горб обернулся широкими плечами, а лицо… Она не видела лица – над ним стояло слепящее золотое пламя, волнами катился густой пар от исчезавших капель дождя.

Те самые невидимые, ласковые, сильные руки бережно уложили его на алый плащ. Молнии пропали из вида, пламя – тоже, и пар начинал рассеиваться.

Белль вскочила с колен, бросилась к Эглантену – если это был всё ещё он – протянула руку, чтобы коснуться плеч… И метнулась обратно, едва только он шевельнулся.

А он действительно шевельнулся.

Если это был действительно он…

Поднялся – и разорванный плащ, кое-как державшийся на одном плече, съехал на пол. Взглянул на свои руки – на свои человеческие руки – и рывком обернулся. На девушку глянули огромные, синие, испуганные глаза…

Конечно же, он заметил, что она его боится. И отступает – но особо пятиться некуда. Если он… Если… Значит – она его любит!

Но всё же…
- Белль, это я, - просто сказал он; и голос был его, и всё же – новый и незнакомый, вовсе без рыкающих ноток; Сказал – и шагнул к любимой, привычно сгорбившись, не смея коснуться её руки и лишь глядя жалобно и с надеждой. Он так мечтал вновь стать человеком, он так хотел жить, а она его - такого! – боится!

Белль и вправду боялась.

Да и кто бы не боялся?

Вместо рогатого, клыкастого, бородатого, страшного и бесконечно любимого существа перед ней стоял высокий синеглазый юноша, босой, в разодранной рубахе, мешком обвисавшей на широких – но не по-турьи – плечах. Она уже видела это лицо на том самом, разорванном когтями портрете. То был мальчишка, и у него были точь-в-точь такие огненно-синие глаза…

Глаза!

Она видела воочию его настоящего – тот облик, что прежде едва проступал сквозь рыжую шкуру. Вот и теперь длинные, рыжие, мокрые от дождя волосы падают ниже плеч…

Смотрела, не смея поверить, что всё въяве, что вот он, живой, стоит перед ней.
Глаза – синие, настоящие, лучистые, любящие. Его глаза.
- Да, это ты!

Эглантен улыбается. Проводит ладонью по её лицу – их любимый жест, их пароль и приветствие. Наклоняется – всё ещё наклоняется, хоть он и стал ниже, чем был. Белль встаёт на цыпочки, и Эглантен, зажмурившийся было, решается её поцеловать.
Сердце прыгает от радости, маленькие ладони сходятся на рыжем затылке, большие – на тоненькой талии.

Красивый. Какой же он красивый!

А потом оба удивлённо оглядываются – на тёмное, расцвеченное салютом небо, на тучи, которые уходят, словно отдёрнутая занавесь, открывая ясное, свежее, цветущее апрельское утро! Сухие плети, оплетающие балкон, на глазах оживают, наливаются силой, выбрасывают розовые цветы и мягкие зелёные листочки. А по стенам замка проходит быстрая волна золотого сияния; химеры выныривают из неё мраморными нимфами, серые стены – светлым блестящим камнем, засыпанный вековечным снегом парк – полным зелени и приветствующим весну.
Первым опомнился Эглантен. Видно, он тоже боялся, что всё исчезнет, и поэтому руку Белль не отпускал.

Топоча бронзовым основанием, фарфоровым донышком, деревянными ножками, навстречу им выбежали три. Трое. Едва выбравшись из тени на свет, подсвечник подпрыгнул, скрылся на мгновение в облаке синих брызг и вновь возник улыбающимся мужчиной в жёлтом костюме. Не узнать эту улыбку было попросту невозможно.
- Люмьер!

Улыбка становится смущённой.
- Когсворт!

Низенький, усатый, с заметно выдающимся брюшком и хронометром на цепочке. И, кажется, совсем растерялся – очень уж смена масштабов головокружительная.
- Миссис Поттс!

Полная женщина, добрая и строгая одновременно, серебряные кудряшки и чепчик-крышечка, сползший на самые глаза. Эглантен аккуратно приподнимает этот чепчик, участливо заглядывает в лицо.

И, не сдерживая нахлынувшей радости, сгребает в охапку всех троих разом.
- Наконец-то!

Белль глядит на всё это глазами, круглыми от изумления. Да, заколдованный замок, но всё же…

На балкон выносятся ещё двое – вдохновенно лающая тумбочка и на ней, на её красной бархатной спинке – чашечка Чип. Тумбочка встряхивается – и вылетает из облака брызг большой пятнистой собакой, беспрерывно вертящей хвостом и норовящей утвердить на чьей-нибудь коленке перемазанные землёй лапы. А Чип оказывается тем, кем и должен быть – вихрастым белоголовым мальчишкой.
- Мама, мама, смотри!

Мать немедленно подхватывает его на руки. Своего маленького, младшенького, шестого.
- Ох, детка!
- Charmant, прелестно! – глубокомысленно произносит Люмьер.

А Эглантену от счастья просто хочется танцевать.
- Посмотрите на нас!
- Подожди, - говорит Изабелль. – А как же…

Эглантен понимает её с полувзгляда.

Приподнимает рубашку на правом боку, как раз там, где она прорезана ножом – и видит, что самый след от раны тает, разглаживается прямо на глазах. Будто и не было его вовсе.

Белль говорит уверенно:
- Вот теперь-то всё точно будет хорошо!

 

Алассиэн, 2009

Обсудить рассказ на форуме